Все зависит от нас - Страница 95

– А сержант твой – Иванов – живой?

– Жив курилка! Только он уже младший лейтенант. На Центральном воюет. Мы с ним даже иногда переписываемся.

– Взводным?

– Нет, он в армейской разведке ордена зарабатывает.

– Ну тогда давай за него…

– Давай!

Выпили, а потом Андрей поинтересовался моей эпопеей. Я ему выдал сильно отредактированную версию, а он, услышав про Зальмута, чуть со стула не упал:

– Твою мать! Я же про это знаю! Получается, именно про тебя в газете писали – «В результате умелых действий советских разведчиков под командованием майора Г. был захвачен в плен крупный немецкий военачальник генерал фон Зальмут».

– Ну ты, блин, прямо наизусть чешешь!

– Да ты что, это же такое впечатление произвело на всех! Народ в полном охренении ходил и каждый мечтал такое же дело провернуть!

Выпили за поимку Зальмута, а потом Сухов неожиданно озаботился вопросом, не имею ли я какого-либо отношения к автору известных песен – Лисову? Смущенно шаркнув ножкой, ответил, что еще как имею. Тогда Андрюха, окончательно потеряв начальственную сдержанность, начал вопить. И вопил до тех пор, пока нам не принесли гитару, после чего состоялся импровизированный концерт. Но я его уже плохо помню. К нам заходили какие-то люди и громко хлопали после каждой песни так, что у меня начала побаливать голова. Потом вроде даже Васин на огонек заглянул…

А как нас грузили в машину и везли на аэродром, не помню совсем. Последний проблеск сознания был, когда Андрюха наконец отлепил меня от себя и передал с рук на руки летчикам со словами:

– Адрес, адрес мой не потеряй! Там и полевой почты и на всякий случай домашний. Он у тебя в кармане!

Согласно кивнув, дескать, все понял, позволил летунам затащить себя в самолет, где благополучно отрубился.

В себя более-менее пришел только на пересадке в Одессе. Там, добыв в летной столовой банку рассола, реквизировал ее с собой, и весь путь до Москвы мы с Птицыным то хлебали из банки по очереди, то мирно дремали под шум моторов. Поэтому по прилету чувствовал себя нормальным человеком.

И это было хорошо, так как в аэропорту нас встречал лично мой командир. Колычев в хипповом кожаном пальто и, невзирая на мороз, в фуражке дождался, когда я сойду с трапа, а после так меня стиснул, что ребра затрещали. Но, видно, смутившись от своего порыва, отстранился и строго спросил:

– Ты почему так долго шлялся?

Но не выдержав строгого тона, опять заулыбался и сказал:

– Вот ни на столько не верил, что ты можешь просто так сгинуть, но все равно очень рад твоему возвращению.

А потом, видя, как мы жмемся в наших курточках на ветру, подтолкнул меня и Игоря к машине со словами:

– Так, давайте грузитесь, а то только вашей простуды мне сейчас не хватало!

И нырнув в теплое нутро ЗИСа, я наконец почувствовал, что вернулся домой.

Глава 17

Стоя перед зарешеченным окошком одиночной камеры, я покачивался с пятки на носок и самозабвенно во все горло выводил:

Два бычка курили мы, сев в углу на корточки,
Все на свете семечки, друзья,
В дом любой входили мы
Только через форточку, корешок мой Сенечка и я…

За железной дверью что-то лязгнуло и хриплый голос часового вякнул:

– Петь не положено!

Прервавшись, чтобы глянуть на морду, появившуюся в «кормушке», я презрительно сощурился и, протянув: – Да пошел ты… – продолжил вокал:

Сколько недопили мы, сколько недоспали мы,
Все на свете семечки, друзья,
В Уголовном кодексе все статьи узнали мы…

– Ну, товарищ подполковник! Ну не положено ведь, услышит кто – и меня и вас накажут!

Вот зануда, такую песню испортил! А она у меня по ассоциации родилась, когда здесь огляделся. В далеком детстве фильм видел и момент из него запомнил – такое же окошко, камера и главный герой поет про Сенечку… Только ему при этом никто не мешает. И вообще интересно – как они меня смогут за песню наказать? Посадят в другую камеру? Карцера, однако, для старшего комсостава уставом не предусмотрено. М-да… а ведь солдатика-то действительно могут поиметь за то, что допустил подобное. И всем будет плевать, что я офицер, а он ефрейтор и никак на меня повлиять не может… Еще раз глянув на просящую физиономию бойца, прекратил пение и сказал:

– Хрен с тобой, золотая рыбка! Тогда буду читать стихи…

– Товарищ подполковник, у нас вообще шуметь нельзя.

– А что у вас можно?

– Сидеть…

– Ну ты и шутник… Ладно… Обед в вашей богадельне когда?

Круглое лицо ефрейтора, увидевшего, что высокопо-ставленный узник перестал дизелить, озарилось радостью, и он, глотая слова, зачастил:

– А скоренько уже, скоренько. Через час, в аккурат, и принесут!

Ну вот и славно. Кушать еще не хотелось, только узнать про расписание «губы» никому не рано и никогда не поздно. Мне, правда, его вчера начгуб доводил, но я все пропустил мимо ушей, даже не рассчитывая, что придется здесь задержаться более чем на ночь. Только Колычев, похоже, сильно обозлился и решил наконец всерьез засадить старого боевого друга в кутузку. Чтобы, так сказать, прочувствовал разгильдяй Лисов всю глубину своего падения и морального разложения. Правда, начав с угроз трибуналом, Иван Петрович закончил всего десятью сутками гауптической, блин, вахты. И даже когда я ему напомнил, что мое задержание, если судить по словам Мессинга, может всем выйти боком, никак не отреагировал. То есть отреагировал, сказав, чтобы товарищ подполковник не сильно задавался и вообще этот арест не просто так арест, а наказание за конкретное деяние, и что, мол, по закону я вообще попадаю под статью. Но зная меня давно и учитывая обстоятельства, он готов не доводить дело до трибунала, а дать своей властью десять суток. Чтобы я, так сказать, больше проникся…